Интервью со Спайком Ли

В начале 1993 года байопик «Малкольм Икс» Спайка Ли вышел на экраны в Великобритании. Писатель Говард Якобсон подошел к интервьюируемому субъекту весьма осторожно, хотя и с целью упрекнуть его в антисемитизме, и смог побеседовать с ним о «ч.л.е.н.е.».

«Малкольм Икс» начинается столь воодушевленно, что поначалу думаешь, будто смотришь какой-нибудь мюзикл. Бостонский район Роксбери прямиком из 40-х. Цыпочки в костюмах фасона «зут» (двубортный пиджак с широкими плечами и мешковатые брюки на подтяжках, с узкими отворотами внизу). И неистово отжигающий Спайк Ли собственной персоной.

Наше интервью по большей части состоит из молчания. Мы находимся в одной из комнат Клуба Сейнт-Джеймса, Мэйфер. Нейтральная территория. Территория среднего рода. И сейчас все во мне трясется. Как мне говорить с чернокожим? Как мне говорить с чернокожим, повернутым на политике? Как мне говорить с чернокожим, повернутым на политике, если ты сам — еврей, повернутый на политике? На самом деле, я не повернутый на политике еврей, но становлюсь таковым, когда говорю с чернокожим, повернутым на политике. Единственный метод, который должен сработать. Сленг и мат. Я говорю «дерьмо» трижды, прежде чем он успевает сесть. Скоро я перейду к «motherfucker». Спайку это понравится.

Сложно сказать, что понравится Спайку. Еще труднее определить, кто такой Спайк. Сообщите мне, когда он начнет нервничать. Он носит обычную одежду. Черные кеды. Голубые джинсы. Звездно-полосатый халат, оставляющий корпию в его бороде, когда он наклоняет голову. И сине-желтую бейсболку. Мило, да? Если бы он был вашим сыном, вы б с ним сыграли. Но на его кепке — предупреждение: «Никаких шуток!».

Я указываю на эту надпись. «Немного пугает», — говорю.

«С чего бы?» — спрашивает он.

«Просто интересно, мне таким образом советуют воздержаться от шуток? — отвечаю я вопросом на вопрос. — Никаких шуток в этой комнате?». Я бы сказал — никаких гребаных шуточек, но вовремя прикусываю язык.

«Это всего лишь кепка», — отвечает он и снимает ее.

У Спайка Ли плохая репутация. Он часто срывается, беседуя с журналистами. Советует им, что следует прочитать. Высказывается односложно. Или вообще не отвечает на вопросы. Когда ему становится скучно, он зевает прямо тебе в лицо. Что я буду делать, если он зевнет мне в лицо? Будет ли это расистским поступком? Типа чернокожий против еврея? Вы же знаете, что все чернокожие ненавидят евреев, это древняя, универсальная вражда, и Спайка поймали на этом. После того, как его упрекнули в антисемитских настроениях картины «Блюз о лучшей жизни», он пообещал, что начнет свой следующий фильм «Лихорадка джунглей» с объявления: «Все вы, просвещенные создания, которые думаете о том, что я антисемит, можете поцеловать мой черный зад». Я счел это шуткой, несмотря на надпись на бейсболке. Этой сцены точно не было в «Лихорадке джунглей», я видел. Спайку следовало бы придумать шутку получше.

Мы, евреи, имеем зуб на чернокожих. Мы не всегда демонстрируем это, но тем не менее. Не обманывайтесь только типичной «черной» болтовней. Забудьте о тех, кто владеет магазинами. Забудьте о том, что мы обычно говорим, когда наши сестры пересекают эту «цветную» черту. Глубоко внутри, в наших душах мы жаждем чего-то вроде одобрения, по меньшей мере, признания от чернокожих. Мы вместе побывали в изгнании. Еврейская легенда говорит, что черный цвет кожи — отличительная черта, которой Господь наделил детей Хама, второго сына Ноя, за то, что тот воздерживался от прелюбодеяния на Ковчеге. Кажется, это не имеет ничего общего с расовым предубеждением. Евреи же не склонны осуждать другие народы по сексуальным причинам.

Теперь, когда Спайк снял бейсболку, он выглядит совсем как мальчик из хора, и мне становится его жаль. Я бы хотел обсудить это с ним. Это его тема. Что именно? Как говорил Блик, один из персонажей «Блюза о лучшей жизни», «ч.л.е.н.». Лучшие моменты его фильмов фаллоцентричны. В «Лихорадке джунглей» группа женщин, уставших от секса, обмениваются советами и средствами о том, как заполучить мужика. В «Делай как надо» трое чернокожих среднего возраста слоняются без дела целый день, проклиная корейцев и итальянцев, жалуясь на эксплуатацию, не прекращая поглаживать свои интимные места. Расизм и «ч.л.е.н.» не так далеки друг от друга.

Фильмы Ли посвящены мужчинам. Не зря он так часто цитирует Скорсезе. Я упоминаю Дэвида Мамета. Весь этот энтузиазм в Америке, связанный с мужчинами, не совсем понятный энтузиазм. Но он сознательно отделяет себя от Мамета. «Думаю, что все то, о чем мы сейчас говорим — о Мамете, я имею в виду — всего лишь негативная реакция на феминизм».

«А вы себя с этим не ассоциируете?»

«Ни за что». Он произносит это в одно слово — «Низашто». Я в нем разочарован.
Тем не менее, его фильмы нарушили все правила политкорректности. Ему 35 лет, и он становится осторожным. Он тщательно прикрывает себя, хотя никто особенно и не нападает на него. Он может сказать все, что я захочу — за мои же деньги. Он притворяется пуританином. Но я хочу вывести его на чистую воду. Ведь известно: поскребешь пуританина, обязательно найдешь фундаменталиста.

«Полагаю, ваши постельные сцены просто ужасны, — говорю я ему. — Не знаю никого, кто бы так уверенно и совершенно не смущаясь показывал секс. Но… — я отодвигаю его буквально на край дивана этим своим замечанием. — … когда ваши персонажи, я имею в виду мужчин, занимаются сексом, у меня возникает ощущение, будто они кого-то предают. Как будто настоящими они становятся только в компании других мужчин».

Его ответ удивляет меня. Я ожидаю взрыва негодования, отрицания всех моих инсинуаций, но вместо этого он говорит: «Не могу не согласиться. Никогда не думал об этом с такой точки зрения. Надо бы вернуться и пересмотреть эти фильмы, вполне возможно, вы окажетесь правы. Сейчас же я не могу сказать определенно: да или нет».

Не то, чтобы он согласился. Но от человека, привыкшего отстаивать свою точку зрения, эти слова звучат чуть ли не как признание. Это, возможно, потому, что он не знает, что следующим моим шагом будет обвинение в пуританизме. Я предполагаю, что в Малкольме Икс его привлекло обращение в ислам, что предполагает воздержанность от использования «ч.л.е.н.а.» с белыми женщинами. Но теперь я зашел слишком далеко. «Не думаю, что общаться с белыми женщинами — преступление. По крайней мере, не в том смысле, как продавать кокаин или грабить дома…» — говорит Спайк.

Может быть и нет. Но в автобиографии Малкольма Икса между ним и его белой подружкой Софией достигнуто полное взаимопонимание — до такой степени, что его черная любовница вообще его покинула. Спайк становится более похожим на Малкольма Икса, чем сам Малкольм. Белая женщина как белый дьявол.

Я вспоминаю персонажа «Лихорадки джунглей» Флиппера, которому белая женщина приносит только неприятности. На самом деле, это замечательный фильм. Быстрый, забавный, расстраивающий чересчур сильно, чтобы об этом говорить. Но и пуританский тоже. «Как так вышло, что вы никогда не изображаете нормальные отношения между чернокожими и белыми?» — спрашиваю я его.

Он отвечает, что я неправ и напоминает мне пару незначительных персонажей, которые делают нерешительные и полностью асексуальные шаги к… «Взаимной привязанности», — я говорю.

«Ну да, привязанности».

«А как насчет эротизма черных и белых? Почему вас это так настораживает? Даже если предположить, что эротизм связан со страхом и риском, почему бы цветным и белым не развлечься друг с другом?».

Он тихо начинает отвечать. Либерал.

«Я никогда им этого не запрещал. Думаю, это личный выбор каждого». Его голос, и без того тихий, совсем затухает. Он напоминает мне какого-нибудь сенатора-демократа. Затем он начинает смеяться, видя, как мои губы складываются в букву «п» — я собираюсь назвать его пуританином.
«Нет, я не пуританин, — настаивает он. — Но я вижу, к чему вы клоните».

Он неожиданно очаровывает меня своим смехом. Как многие сдержанные люди, он хранит свой смех про запас, как награду для тех, кто ее заслуживает. Но если он и смеется, то делает это щедро — всем горлом. Обычно он играет повесу в своих фильмах, завсегдатая баров в костюме «зут»; но во плоти, когда он снимает свою бейсболку, он чертовски обворожителен. Я немного смущен. Значит, это все не о «ч.л.е.н.е.». Все-таки, значит, его волнует противостояние чернокожих и евреев.

Что ж, тогда вернемся к этому вопросу. Что меня настораживает в отношении чернокожих к межрасовым отношениям так это то, что мы действуем совершенно противоположным образом. Чтобы показать, что мы свободны, мы выбираем жен из любого другого сообщества, кроме иудейского. Какой-то антилиберально настроенный еврей сказал, что мы должны все покупать дома, как в таком случае можно назвать чернокожего, который думает подобным образом.

«Дайте мне ответить на вопрос. — Да, похоже, это территория Спайка. Он разговорился. — Знаете, почему мы находимся на разных уровнях? Нет? Что ж, тогда я отвечу. Евреи — белые. А чернокожие выглядят несколько по другому. Если еврей захочет, он может держать свою национальность в секрете. Он может изменить свое имя. Афроамериканцы же не могут поступитьподобным образом».

«Ну, не каждый еврей, — возражаю я. — Некоторые могут, но проблема внешности все-таки остается…».

«Вы можете сделать пластическую операцию. Сколько евреев уже изменили свою внешность? Мы иногда тоже так поступаем — осветляем кожу».

На самом деле я не знаю ни одного еврея, который сделал бы себе пластическую операцию. Но я не собираюсь быть излишне педантичным, ведь Спайк наконец-то пришел в хорошее расположение духа. Тем более, что мне не кажется, что мы стоим на зыбкой антисемитской почве.

«Так стоит ли мне вас бояться, ну, с еврейской точки зрения?» — спрашиваю я.

«Бояться? Спайка Ли?» — ему, кажется, нравится говорить о себе в третьем лице. Это один из его недостатков. Как, впрочем, и бейсболка.

«Ну да».

«Конечно же, нет… Ну, если вас, в принципе, не пугают интеллигентные режиссеры».

Я все еще смущенно пожимаю плечами, когда он озадачивает меня вопросом.

«А нужно ли чернокожим бояться фильмов Вуди Аллена?».

«Это вы скажите мне».

«Конечно же, нет… — он замолкает и ждет, пока я не встречусь с ним взглядом. Все-таки он актер. — Только не ожидайте от меня немых ролей».

Этот отрывок взят из интервью, опубликованном в The Observer в феврале 1993 года.

Источник: arthouse.ru