Восьмидесятилетие Андрея Тарковского, судя по обширной программе торжеств, подобно бочке масла, которым моряки в древности пытались усмирить бушующую стихию волн. Мы будем восторженно внимать восторгам. Что, вероятно, правильно: на то он и юбилей.
На самом деле время - категория, которую Тарковский ставил во главу угла, - окутало его личность уже таким количеством наслоений, часто не слишком чистых, что стоило бы вернуться просто к его фильмам, отложив в сторону и разнообразные дневники пионерок, и даже его собственные дневники, так и не изданные в России полностью. Дневники, где глубоко уязвленный художник пытался «на весь мир излить всю желчь и всю досаду».
Лучше смотреть заново его фильмы и дивиться прозорливости человека, который еще в 70-е предчувствовал грядущие духовные катастрофы своей страны. Он так остро ощущал их дыхание, что без колебаний покинул родину и не захотел туда возвращаться даже после смерти.
Он ощущал дыхание распада не системы и не власти. Он видел распад человека. «Дух и плоть, чувство и разум никогда уже не смогут соединиться вновь. Слишком поздно. Пока еще мы калеки в результате страшной болезни, имя которой бездуховность, но болезнь эта смертельна. Человечество сделало все, чтобы себя уничтожить», - записал он в один из множества своих черных дней. Он снимал фильмы об этом, и каждый последующий был много пессимистичней предыдущего.
