ТВ Парк. Зачем, Марк?

Как я и обещал, «право первой ночи» по традиции имеете вы... Публикую мою беседу с Марком Рудинштейном, которая выйдет в журнале «ТВ Парк» в эту среду.

---

Зачем, Марк?

(покаяние Рудинштейна)

Ю: Марк, сейчас вокруг столько ханжества и недоговорок. Сегодня говорим честно.

М: Обо всем.

Ю: Я знаю, что ты искренне переживал и переживаешь за кино, потому что в тебе включаются, как мне кажется, настоящие христианские качества: участие, переживание за судьбу поколения, понимание греха и ответственности за поступки. В то же время появилась эта страшная заметка в том издании, где ты говоришь о людях уважаемых в такой уничижительной форме, причем из них многих нет в живых. Ты не чувствуешь, что большое количество людей тебе не подают руку, после того, что ты опубликовал?

М: Очень трудно оправдываться: что случилось - то случилось. Но все это было написано при живых людях, три года тому назад.

Ю: Они читали это?

М: Естественно, они не читали этого, потому что я не собирался это публиковать.

Ю: Зачем писал?

М: Я объясню... Я не собирался публиковать это в тот момент, когда написал. Я заболел, и поскольку болезнь, которая называется "диабет" человека каждый день ставит перед вопросом жизни и смерти... и я постоянно находился в больнице, и все это отчаяние после сорванного нового проекта (я уже не говорю о том, что я в этом проекте потерял все свои деньги, которые получил за фестиваль "Кинотавр"). Это отчаяние привело к написанию книги. Для меня возник нравственный вопрос, как писать книгу о себе, о своей жизни, если ты что-то в ней сделал, - никого не трогая?

Ю: Марк, но можно же было написать, что называется, не в открытую: кому надо, поняли бы, но не оскорблять, не поминать плохим словом ушедших, от которых зависело наше киновоспитание.

М: Я думаю, ты преувеличиваешь. Мы воспитывались на том, что они играли. Андрон Кончаловский написал свои низменные истины, "опустил" практически всех живых. Тоже первые полгода шли разговоры о том, что он руконеподаваемый. Он описал всех: и тех, кто замужем, и тех, кто имеют опасные столкновения в семье, - он написал это.

Ю: Когда Кончаловский написал подобные вещи про свою жену - тебе это понравилось?

М: Ты вспомни, та же самая история произошла с Марией Влади, когда она написала о Высоцком. Он перестал быть Высоцким?

Ю: Я оставляю право живущего человека на ответ.

М: Все узнали, что он пьяница, бабник, наркоман. Она написала, не боясь семьи... Прошли годы, и все поняли, что это лучшая книга о Высоцком. То, что я написал три года назад... Я совершенно потерял правовой контроль над тем текстом. И, к тому же, в большой книге это все рассыпано.

Ю: Я переживаю за то, что грязь выходит... В этом пачкается все общество и лучше оно не становится. Журнал, который взял на себя грех (ведь мало кто об этом говорит!), опубликовал фотографии с подписями конкретных людей.

М: Этого я вообще не видел.

Ю: Ты не видел, что твои слова иллюстрировались конкретными фотографиями?

М: Нет, я даже не давал на это согласие. Без меня это было. Запрещать печатать книгу - я имею право, выжимку из нее в виде статьи - нет. Попался. Хочу взять только один грех. Только перед двумя женщинами.


Первый наркотик - бесплатно!

Ю: Давай вернемся к истокам Марка Рудинштейна и, наверное, главного кинофестиваля страны "Кинотавр": с чего ты начинал, Марк? Что ты себе рисовал?

М: Я ведь начал не с фестивальной жизни, - пришел в кино от эстрады, от "Росконцерта". Вышли первые распоряжения министерства культуры о госрасчетном кино. Получилось так, что в этот момент была сделана "Интердевочка". Я купил у "Мосфильма" право ее прокатывать в Новосибирске. Мы поехали с этой картиной, с писателем Трушкиным, который написал свой первый рассказ про проституток. Мы заработали очень большие деньги, два месяца не выезжая из Новосибирска. Доллар тогда стоил 61 копейку, а мы заработали около 39 миллионов рублей. Вот это был старт, после которого началось продюсирование кино: "Циники", "Короткое дыхание", "Собачий пир".

На ушко, уже не помню кому, кажется, Соловьеву, я сказал: вы получили свободу делать кино, но вы получите полную несвободу прокатывать кино. Так и получилось. Появился небезысвестный Тагиз Аде, король цветочной Москвы, к нему пришли три министра кино, они организовали свое Тис кино, это был первый неправительственный прокат кино. Вот эта компания накупила всего страшного американского кино третьего разряда и начала выбивать нас из кинотеатров...

Ю: ... и подсадила зрителя на американское кино.

М: Да, и более того, я всегда говорил, что с паршивой овцы хоть шерсти клок: пусть деньги бы пустили на учебу, на институты, на производство. Нет, это было полное разорение, преступление. Когда было кино "Интердевочка", "Мордашка", "Короткое дыхание", мы заключали с кинотеатрами договора, мы крутили наше кино. Приходили бандиты, били директоров, предупреждали, что если завтра не будет включено американское кино, расстанешься с жизнью.

Ю: Все было действительно так жестко?

М: Очень жестко! Мне звонили: Марк, такое у нас творится, защити нас. Начали падать наши доходы, но за первое время мы успели прокатать "Супермена". Ну, и пошло одно за другим: нет проката, нет кино, - зачем кинофестиваль? Мы провели встречу в Подольске под названием "Фестиваль некупленного кино", но в основном это была встреча ведущих кинематографистов: Абдулов, Соловьев - много народу приехало, хотя это был маленький клубик, правда, рядом был кинозал. Именно там у меня появилась мысль, что надо создавать серьезный кинофестиваль, для того хотя бы, чтобы разговаривать.

Ю: Есть бизнесмены, жаль, что не российские, которые посчитали и подумали, что это за рынок русский со 150 миллионов человек простаивает...

М: Это были 90-е годы, когда деньги здесь воровались. Но, в отличие от гангстерского периода в США, они уходили в "штаты", чтобы там работать, и теперь, когда мы говорим, что мы - с американской фирмой, и деньги - американские... Это не совсем так.

Я вспоминаю свое письмо В.Путину десять лет назад, когда мне все говорили, что я чокнутый. Но все те пункты, которые обсуждаются сейчас, - это то, что я ему написал. Например, электронный билет. Сегодня они там сидят и шутят: Путин спрашивает, сколько стоит электронный билет? Ему весело отвечают - 6 млн. долларов. Он говорит, что же мы, может прямо сейчас за столом всем скинуться, и отдать... Уже прошло четыре месяца с той истории. Теперь появляется цифра, что, оказывается, надо 27 млн. долларов, и никому в голову не приходит, что электронный билет - это как касса, которая стоит в магазине, что каждый кинотеатр сам обязан поставить эту аппаратуру, а государство только должно учитывать. Десять лет назад я это написал, десять! Сегодня они говорят об одном и том же. Все проговаривая, забывая, что все уходит в песок. Никто не занимается, я специально проверил, никто не занимается электронным билетом.

Ю: Как всегда, поговорили, пошумели...

М: Решили дать какому-то фонду четыре миллиарда рублей на отечественное кино. Зачем? Естественно, за эти деньги снимут только переход Суворова через Альпы, больше - ничего не снимут. Это такое неразумное использование государства... Я всегда говорил: не давайте денег в кино, создайте, лоббируйте условия, чтобы олигархам и всем остальным было выгодно его финансировать. Никто в мире не дает денег в кино напрямую. Я писал об этом тогда и говорил, что надо брать 20 процентов с американского проката (это я говорю и сейчас): отдать их, как французы, на развитие отечественного кинематографа.

Ю: Затеял ты фестиваль "Кинотавр", и ты думал, что сможешь спасти отечественное кино?

М: Все думали, что "Кинотавр" будет развлечением, а это был институт кино: круглый год отбирались фильмы, вокруг меня работали люди, которые придумывали все. Кино - это единственный вид культуры, который объединяет все культуры одной страны, вот почему "кино"фестиваль сильнее, чем все другие фестивали. Собирается весь срез культуры любой страны.

Ю: Скажи мне, когда ты понял, что фестиваль - это общение, объединение, - все что угодно: от больших пафосных слов до просто частных денег. В этот момент понял ли ты такую вещь, что кино - это люди, в первую очередь?

М: Безусловно. Ты же понимаешь, что и тогда, и сейчас, я - не из мира кино, не из мира искусств. Просто маленький человек, который очень любил кино, который хотел заглянуть за стенку, посмотреть, что творится на Западе. Я пришел в кино абсолютно искренним, что-то про него узнав, и оказавшись в нужный момент в нужном месте, когда кино нуждалось в помощи, а я был готов эту помощь оказать.

Ю: Чувствовал ли ты, создавая фестиваль, что люди, которых ты подтягивал, заряжали тебя оптимизмом?

М: Пять лет назад - да. На пятый год ситуация резко поменялась, пришло чувство усталости от общения с людьми, которых обожал, не ставил перед собой никаких задач выяснять их вторую сторону, подноготную. Пять лет я работал абсолютно искренне, до тех пор, пока не ухватил главную мысль - что все эти, почти без исключения, люди травмированы советской властью. Я пришел к выводу, что у наших актеров возник комплекс недополученности. У нормальных людей этот комплекс вызывал чувство юмора: я могу назвать за свои двадцать лет существования всего четырех человек, о которых я могу сказать, что это "белые" люди, готов плакать о них: Таривердиев, Глузский, Зиновий Гердт, Григорий Горин. Это люди, которым было действительно трудно, но они понимали ситуацию, и я никогда не боялся за их вторую сторону, - они были светлыми людьми. Остальные же страдали комплексами недополученности, что породило такую черту характера, что все, в том числе и я, им должны. Я надеялся, что моя работа исправит комплексы актеров, но когда деньги все-таки пошли, когда начались коммерческие зарплаты, съемки, казалось, они должны стать лучше. Но появились зависть, борьба, и это принимало такие ужасные формы - до самого последнего момента, когда я сломался.

...


Покаяние

Ю: Скажи, человек, зритель, разве должен знать грязь мира по ту сторону экрана? Это надо знать?

М: Надо. Не в такой форме, не в форме жести, конечно, но надо. Иначе жизнь становится какой-то неполноценной. Да и нельзя совсем закрыться. Надо обществу подбросить что-то, чтобы оно понимало, что это живые люди, как это делала Марина Влади. Во всем есть градус... Но я не могу им простить одну вещь: почему они выпустили эту статью в день рождения Янковского после его смерти... Это убийство.

Ю: Это верх цинизма. И наверху его оказался ты.

М: Я могу кричать, что ребята, я не хотел этого печатать, - кто поверит? Я не могу врать, что не получил денег, - получил тогда за книгу. Это все слилось в один клубок. Одну вещь Ярмольник правильно сказал: ты перечеркнул свою жизнь. Я ему ответил, наверное, да.

Ю: Я все-таки не верю, что все так однозначно: что однозначно такое зло, и все настолько циничное, - правда должна быть где-то посередине...

М: Юр, как бы ни было цинично все то, что написано, - правда одна. К сожалению, тех, кто ее знает, не любят, когда она выплескивается. Мне достается от "как бы своих" - все остальные хотят знать эту правду. Человек, несущий на себе известность, славу, должен отвечать за свою жизнь тоже. Ни одному известному человеку, совершившему зло, не удалось унести это навсегда с собой в могилу.

Ю: Сегодня в роли судьи - Марк. Ты взял на себя этот крест - как кто? Ты сам-то - не без греха?

М: Я? Ты знаешь, тебе покажется, это нескромным: я - чист. С 87-го года я - счастливый человек. Жизнь делю на два этапа: до 1987-го и с 1987-го. Я вспоминаю тот пограничный момент, когда я провел в Подольске рок-фестиваль. Я увидел, что у меняя сухие руки (у меня всегда потели руки), я вдруг понял, что нет чувства страха. Я с 87-го года никого не предал, жил как хотел, не подличал. Эта история сейчас, которая выглядит, как подлость...

Ю: ... как предательство...

М: Когда выйдет вся книга, начнется новый гвалт. Там есть шире образы. Я отвечаю за каждое слово. Это художественное произведение, документально-художественное. Я считаю, что необходимо сегодня, когда замыливается процесс выздоравления кинематографа, добавить туда главу о фонде, создаваемом сегодня. Это моя обязанность, которая, может, усугубит мою жизнь, но я обязан об этом написать.

Ю: Что у тебя в планах?

М: Уехать. Лечь в больницу. Жизнь сейчас состоит из каждого дня. Все, что произошло, не прибавит мне оптимизма: я лишен встреч с людьми, которых люблю. Те, кто прожил со мной жизнь, понимают, что я совершил.

Ю: Когда я прочитал эту статью, у меня был единственный вопрос, только один вопрос, говорю тебе искренне, зная, что ты сделал для российского кино, твое подвижничество. ЗАЧЕМ?

М: Отвечаю - так и можно напечатать: я СОРВАЛСЯ. У человека есть какие-то возрастные изменения. В 90-х годах правильно сказала одна актриса: я думала, что вы сильный человек, а вы оказались слабым человеком. Если бы это случилось лет 5-6 назад, я бы, наверное, застрелился... но сегодня я этого не сделаю, потому что за меня это делает болезнь. Я понимаю, что случилось. На вопрос "Зачем?", я не могу ответить. Я сорвался - сорвался больной человек, который понимает, что каждый день что-то может случиться. Я не хотел рассказывать историю о Янковском или об Абдулове, я рассказал очень интересную историю об убийстве отечественного кино.

Ю: Скажи, пожалуйста, книга выйдет?

М: Книга не выйдет в существующем виде, - я понял, что я совершил ошибку.

Ю: Ты ее перередактируешь?

М: Более того, в заголовке будет сказка про блоху. Я понимаю, что то, что я совершил, превратило меня в блоху, которая провела зиму в голове у великого человека, а вылетела и сказала: голова как голова...

Ю: Но права на книгу тебе принадлежат?

М: Я отдал все права три года назад. Есть одна фраза в договоре, по которой я имею право, даже когда будет принято решение печатать, в связи с прошедшим временем что-то убрать или добавить.

Ю: Будешь исправлять?

М: Буду исправлять, буду извиняться, не побоюсь прихода ни в какую аудиторию, даже где будет Ярмольник, даже если против меня сядут все, - я просто буду извиняться. Я могу сказать, когда это писалось, была озлобленность, но была и уверенность, что время лечит.

...

Жду ваших мнений. Вопрос для вас: Должен ли зритель знать, что происходит за кулисами (кино)театра?
Интервью публикую сокращенным – полное читайте в журнале «ТВ Парк».

---

12 апреля, 2010

Оригинал поста